Злость, страх и надежда. Организатор проукраинских митингов в Донецке Диана Берг — о том, какой она запомнила весну 2014-го

Злость, страх и надежда. Организатор проукраинских митингов в Донецке Диана Берг — о том, какой она запомнила весну 2014-го

Диана Берг (Фото: Александр Сосновский)
Автор: Александр Стрельников Семь лет назад украинский Донецк впервые столкнулся с открытой агрессией РФ. Начавшись как поддерживаемые Россией митинги Антимайдана, она вылилась в многолетнюю войну и установление оккупационных администраций на Донбассе.
Активистка Диана Берг — одна из тысяч дончан, которые весной 2014 года выступали с проукраинской повесткой и мирно противостояли пророссийским силам. Выступив организатором движения Донецк — это Украина, она помогала проводить акции за единство страны вплоть до последнего митинга в конце апреля, когда город уже фактически был захвачен оккупантами.

НВ записал ее воспоминания.

— Вы помните начало событий весны 2014 года на Донбассе? Тогда уже можно было понять, что это выльется во что-то большое и затянется на семь лет?

— В марте 2014-го мы не понимали и не могли себе представить, что через семь лет все еще будем не дома, что нам придется уехать, что это какой-то огромный заранее прописанный сценарий. И мы никогда не представляли, что не сможем отстоять свой город. Потому что в марте-феврале [2014 года], я думаю, во всей Украине было некое ощущение победы после Майдана, подъем духа. И когда буквально в первых числах марта в Донецкой ОГА вдруг объявился самопровозглашенный «губернатор», мы думали, что это какое-то «реликтовое излучение» гадости, которую мы сейчас сможем быстренько убрать, и у нас в Донецке все будет окей.

Конечно, я помню, как это все было. 1 или 2 марта [один из главарей «ДНР» Павел] Губарев зашел в ОГА. И тогда мы — весь мой круг общения — решили, что теперь можно и выйти на митинг Евромайдана. Сам донецкий Евромайдан стоял всю зиму, а мы тогда были пассивистами и поддерживали киевский Майдан удаленно, активно не присоединялись к митингам. Но когда пришел захватчик и начал своими грязными берцами топтаться в нашем доме, уже в буквальном смысле, это было неприятно, и возникло ощущение, что нужно его выгнать. Мы поняли, что нужно выходить на митинги, и сделать это прямо там, в Донецке, показывать свое несогласие с непонятными внешними сценариями.

Читайте также:

Роман Бочкала
Письмо из Донецка

Тогда и возникло наше движение Донецк — это Украина. Оно было большим, тысячным. В марте и апреле состоялась серия митингов — именно тогда, когда в Донецк пришли наши, как мы их тогда очень уважительно называли, «оппоненты».

— Вы помните людей, которые стояли рядом с вами на самых первых митингах?

— У нас тогда появилась так называемая самоорганизованная инициатива, абсолютно низовая. Первыми, кто нажали кнопочку «создать ивент», были мы с Катей Костровой. По-моему, она и была инициатором этого. На первом же митинге сразу образовалось движение единомышленников, даже за день до того. Это были люди, которых я бы охарактеризовала словами «творческая неравнодушная молодежь». Хотя не могу сказать, что это были исключительно молодые люди, нет — были даже семьи с детьми, люди более зрелого возраста. Так что, скорее, это была творческая молодая интеллигенция, несмотря на возраст в паспорте.

Это все завертелось, и вокруг нас возникла тусовка, которая 5 марта стала организатором серии митингов движения Донецк — это Украина. В нее входили я, Катя, Богдан Чабан, которого мы давно знали, это был наш друг, и сразу же мы познакомились с другими нашими будущими побратимами, посестрами, нас объединило это движение.

Но костяк составляли 10 человек, спектр разных идентичностей. Был интеллигентный преподаватель из университета Леша Рябчин; был, наоборот, студент-политолог, который жил в общаге, Олежка Саакян. Был Сережа Попов, имевший опыт в общественных движениях, общественной жизни и локальной политике. Пару лет назад он погиб. Был Владлен Небрат, молодой бизнесмен. Были два парня из УДАРа — Антон Татаренко, который сейчас работает в Управлении туризма в Киеве, и Рома Волков. Мы никаких политических и партийных проявлений не приветствовали, поэтому никто никогда не доставал свои партийные флаги и не выкрикивал политические лозунги. Поэтому то, что они на тот момент состояли в УДАРе, нас вообще не смущало, они этим никак не кичились. Был Ваня Семенов, молодой бизнесмен и стартапер. Были и другие. Во время второго митинга к нам присоединился Энрике Менендес, но в нашем «координационном совете» он был только 5 марта, а потом от нас «отпочковался», потому что не приветствовал дальнейшую активность.

Фото: Александр Сосновский

— Прошло уже семь лет. За это время Украина пережила и события в Харькове, и опыт Одессы 2 мая. Вы сейчас понимаете, почему тогда у донецких проукраинских активистов ничего не получилось? Помешало бессилие властей или активное участие РФ?

— Мы все это время возвращаемся туда и постоянно думаем о том, где были точки выбора. Где можно было что-то поменять? Просто они сливаются в одну аномалию, в огромное множество пересечений. В каждый момент можно было сделать что-то по-другому. И каждый раз мы себя виним, корим, переживаем это заново. Потому что в течение этих двух месяцев — с момента, когда все это началось в марте, и до момента моего отъезда в апреле, — каждый раз можно было что-то сделать по-другому. Каждый раз можно было принять другое решение. А они принимались в состоянии аффекта — мы были doers, а не thinkers [деятели, а не мыслители], — потому что нам надо было срочно что-то делать, и приходилось принимать решения, как оказывалось потом, огромной важности. На нас лежала огромная ответственность, и мы ее осознавали.

И череда, цепь разных решений, состоящая из огромного количества компонентов и неизвестных переменных, нас преследует. Меня так точно.

Например, самый первый митинг состоялся 4 марта возле Свято-Преображенского собора, напротив местной облгосадминистрации. Никто с той стороны не ожидал, что будет явное сопротивление, по их сценарию все должно было пройти тихо — «здравствуйте, мы хотим в Рашу, хотим федерализацию, отделиться». А тут «приветики» — тысяча людей с украинскими флагами.

В марте 2014-го мы не понимали и не могли себе представить, что через семь лет все еще будем не дома

На нас даже не успели ни напасть, ни сформировать оппозицию. Это был первый мирный митинг. Если бы мы тогда вместо того, чтобы просто призывать к единству Украины, безоружные взяли бы и прошлись этой толпой, состоящей из тысячи человек, под ОГА, попросили бы вежливо — «уходите», — может быть, это и было бы определяющим фактором.

Я хочу думать проактивно, поэтому я думаю о том, что тогда могли сделать мы. Мне не очень нравится переваривать в уме, — «а что если бы тогда власти поставили нормальных ментов, а не ватных? а что если бы тогда все-таки дали приказ отбить ОГА, когда уже все было готово?» Но это от меня не зависело. А то, что зависело, болит больше всего.

Если бы 5 марта, после первых нападений (но пока еще без смертей), мы бы вместе со всем Донецком не испугались, не начали думать «ой-ой-ой, не надо выходить на митинги», если бы мы разозлились и нас бы было больше, если бы мы пытались достучаться до равнодушного сегмента людей, если бы мы тогда смогли как-то мотивировать большую часть людей не остаться дома, а все-таки прийти на митинг, вместо того чтобы следить за ним на ютубчике, — вот тогда можно было бы все изменить. Если бы мы показали большую общность людей, поддерживающих Украину: не одну тысячу, не пять, а хотя бы 10−20. Для миллионного города этого достаточно.

Если бы после 13 марта, когда убили Диму [Дмитрия Чернявского, участника донецкого митинга за единство Украины, — НВ], у всего Донецка было бы больше злости, чем страха, тогда можно было бы что-то сделать. Ведь с течением времени ресурсы у оппонентов наращивались: то они захватили РУВД, то какую-то оружейную, и у них появлялось все больше и больше людей, лучше вооруженных. В конце концов у них появился и огнестрел. А вот на начальном этапе, в марте, мы могли что-то сделать. Я постоянно об этом думаю, здесь вы попали прямо в точку.

Фото: Александр Сосновский

— Какое самое яркое воспоминание тех лет не дает покоя?

— Если мы говорим о травматичных воспоминаниях — конечно же, это смерть Димы Чернявского. Это новость, которая всех просто морально убила. Речь идет не просто о смерти человека, знакомого, но и об ощущении собственного бессилия, собственной вины, собственной ответственности. Мы тогда ощущали, будто лично убили человека. Ведь в наш адрес от проукраинского сообщества сыпались такие обвинения: зачем вы позвали людей, зачем вы их собрали? там же было опасно! И ты думаешь: б*я, как?! В смысле?! Просто сидеть?

Когда убивали, это было самое жуткое. Казалось бы, — ты только что переписывался с этим человеком, и тут такое… Конечно, похороны, родители убитых — это было жутко. Было ощущение личного фейла, который стоил жизни, бессилия и невозможности что-то поменять.

Читайте также:

Виталий Портников
Три условия спасения Украины. Как вернуть Крым и Донбасс

А если брать не самый травматичный опыт, а самое яркое событие той весны — это, наверное, 4 марта. Накануне мы сделали ивент в соцсети, чтобы просто собрать друзей с украинскими флагами, сказать свое слово. Я тогда думала: пусть нас будет мало, но мы все равно покажем свою позицию, нельзя же сидеть дома. И вот я приезжаю, смотрю — стоит толпа из тысячи человек, полная площадь. У меня в голове: в смысле? это мы сделали? так можно вообще, это реально? Это самое бесценное чувство.

Тогда я родилась как активистка, ведь до этого я называла себя пассивисткой. Я поняла, что ты можешь что-то изменить, можешь резонировать с другими людьми; что между вами есть что-то большое, общее, которое объединяет. Среди нас ведь были и правые, и левые, и ультрас, и интеллигенция. Все! И между нами было нечто общее, за что стоило бороться.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите её мышью и нажмите Ctrl + Enter
Теги: Донбасс Донецк ДНР Донецкая область Митинг Агрессия РФ ЛДНР
.mgbox { z-index: 1 !important; } Загрузка… Злость, страх и надежда. Организатор проукраинских митингов в Донецке Диана Берг — о том, какой она запомнила весну 2014-го

Диана Берг (Фото: Александр Сосновский)
Автор: Александр Стрельников Семь лет назад украинский Донецк впервые столкнулся с открытой агрессией РФ. Начавшись как поддерживаемые Россией митинги Антимайдана, она вылилась в многолетнюю войну и установление оккупационных администраций на Донбассе.
Активистка Диана Берг — одна из тысяч дончан, которые весной 2014 года выступали с проукраинской повесткой и мирно противостояли пророссийским силам. Выступив организатором движения Донецк — это Украина, она помогала проводить акции за единство страны вплоть до последнего митинга в конце апреля, когда город уже фактически был захвачен оккупантами.

НВ записал ее воспоминания.

— Вы помните начало событий весны 2014 года на Донбассе? Тогда уже можно было понять, что это выльется во что-то большое и затянется на семь лет?

— В марте 2014-го мы не понимали и не могли себе представить, что через семь лет все еще будем не дома, что нам придется уехать, что это какой-то огромный заранее прописанный сценарий. И мы никогда не представляли, что не сможем отстоять свой город. Потому что в марте-феврале [2014 года], я думаю, во всей Украине было некое ощущение победы после Майдана, подъем духа. И когда буквально в первых числах марта в Донецкой ОГА вдруг объявился самопровозглашенный «губернатор», мы думали, что это какое-то «реликтовое излучение» гадости, которую мы сейчас сможем быстренько убрать, и у нас в Донецке все будет окей.

Конечно, я помню, как это все было. 1 или 2 марта [один из главарей «ДНР» Павел] Губарев зашел в ОГА. И тогда мы — весь мой круг общения — решили, что теперь можно и выйти на митинг Евромайдана. Сам донецкий Евромайдан стоял всю зиму, а мы тогда были пассивистами и поддерживали киевский Майдан удаленно, активно не присоединялись к митингам. Но когда пришел захватчик и начал своими грязными берцами топтаться в нашем доме, уже в буквальном смысле, это было неприятно, и возникло ощущение, что нужно его выгнать. Мы поняли, что нужно выходить на митинги, и сделать это прямо там, в Донецке, показывать свое несогласие с непонятными внешними сценариями.

Читайте также:

Роман Бочкала
Письмо из Донецка

Тогда и возникло наше движение Донецк — это Украина. Оно было большим, тысячным. В марте и апреле состоялась серия митингов — именно тогда, когда в Донецк пришли наши, как мы их тогда очень уважительно называли, «оппоненты».

— Вы помните людей, которые стояли рядом с вами на самых первых митингах?

— У нас тогда появилась так называемая самоорганизованная инициатива, абсолютно низовая. Первыми, кто нажали кнопочку «создать ивент», были мы с Катей Костровой. По-моему, она и была инициатором этого. На первом же митинге сразу образовалось движение единомышленников, даже за день до того. Это были люди, которых я бы охарактеризовала словами «творческая неравнодушная молодежь». Хотя не могу сказать, что это были исключительно молодые люди, нет — были даже семьи с детьми, люди более зрелого возраста. Так что, скорее, это была творческая молодая интеллигенция, несмотря на возраст в паспорте.

Это все завертелось, и вокруг нас возникла тусовка, которая 5 марта стала организатором серии митингов движения Донецк — это Украина. В нее входили я, Катя, Богдан Чабан, которого мы давно знали, это был наш друг, и сразу же мы познакомились с другими нашими будущими побратимами, посестрами, нас объединило это движение.

Но костяк составляли 10 человек, спектр разных идентичностей. Был интеллигентный преподаватель из университета Леша Рябчин; был, наоборот, студент-политолог, который жил в общаге, Олежка Саакян. Был Сережа Попов, имевший опыт в общественных движениях, общественной жизни и локальной политике. Пару лет назад он погиб. Был Владлен Небрат, молодой бизнесмен. Были два парня из УДАРа — Антон Татаренко, который сейчас работает в Управлении туризма в Киеве, и Рома Волков. Мы никаких политических и партийных проявлений не приветствовали, поэтому никто никогда не доставал свои партийные флаги и не выкрикивал политические лозунги. Поэтому то, что они на тот момент состояли в УДАРе, нас вообще не смущало, они этим никак не кичились. Был Ваня Семенов, молодой бизнесмен и стартапер. Были и другие. Во время второго митинга к нам присоединился Энрике Менендес, но в нашем «координационном совете» он был только 5 марта, а потом от нас «отпочковался», потому что не приветствовал дальнейшую активность.

Фото: Александр Сосновский

— Прошло уже семь лет. За это время Украина пережила и события в Харькове, и опыт Одессы 2 мая. Вы сейчас понимаете, почему тогда у донецких проукраинских активистов ничего не получилось? Помешало бессилие властей или активное участие РФ?

— Мы все это время возвращаемся туда и постоянно думаем о том, где были точки выбора. Где можно было что-то поменять? Просто они сливаются в одну аномалию, в огромное множество пересечений. В каждый момент можно было сделать что-то по-другому. И каждый раз мы себя виним, корим, переживаем это заново. Потому что в течение этих двух месяцев — с момента, когда все это началось в марте, и до момента моего отъезда в апреле, — каждый раз можно было что-то сделать по-другому. Каждый раз можно было принять другое решение. А они принимались в состоянии аффекта — мы были doers, а не thinkers [деятели, а не мыслители], — потому что нам надо было срочно что-то делать, и приходилось принимать решения, как оказывалось потом, огромной важности. На нас лежала огромная ответственность, и мы ее осознавали.

И череда, цепь разных решений, состоящая из огромного количества компонентов и неизвестных переменных, нас преследует. Меня так точно.

Например, самый первый митинг состоялся 4 марта возле Свято-Преображенского собора, напротив местной облгосадминистрации. Никто с той стороны не ожидал, что будет явное сопротивление, по их сценарию все должно было пройти тихо — «здравствуйте, мы хотим в Рашу, хотим федерализацию, отделиться». А тут «приветики» — тысяча людей с украинскими флагами.

В марте 2014-го мы не понимали и не могли себе представить, что через семь лет все еще будем не дома

На нас даже не успели ни напасть, ни сформировать оппозицию. Это был первый мирный митинг. Если бы мы тогда вместо того, чтобы просто призывать к единству Украины, безоружные взяли бы и прошлись этой толпой, состоящей из тысячи человек, под ОГА, попросили бы вежливо — «уходите», — может быть, это и было бы определяющим фактором.

Я хочу думать проактивно, поэтому я думаю о том, что тогда могли сделать мы. Мне не очень нравится переваривать в уме, — «а что если бы тогда власти поставили нормальных ментов, а не ватных? а что если бы тогда все-таки дали приказ отбить ОГА, когда уже все было готово?» Но это от меня не зависело. А то, что зависело, болит больше всего.

Если бы 5 марта, после первых нападений (но пока еще без смертей), мы бы вместе со всем Донецком не испугались, не начали думать «ой-ой-ой, не надо выходить на митинги», если бы мы разозлились и нас бы было больше, если бы мы пытались достучаться до равнодушного сегмента людей, если бы мы тогда смогли как-то мотивировать большую часть людей не остаться дома, а все-таки прийти на митинг, вместо того чтобы следить за ним на ютубчике, — вот тогда можно было бы все изменить. Если бы мы показали большую общность людей, поддерживающих Украину: не одну тысячу, не пять, а хотя бы 10−20. Для миллионного города этого достаточно.

Если бы после 13 марта, когда убили Диму [Дмитрия Чернявского, участника донецкого митинга за единство Украины, — НВ], у всего Донецка было бы больше злости, чем страха, тогда можно было бы что-то сделать. Ведь с течением времени ресурсы у оппонентов наращивались: то они захватили РУВД, то какую-то оружейную, и у них появлялось все больше и больше людей, лучше вооруженных. В конце концов у них появился и огнестрел. А вот на начальном этапе, в марте, мы могли что-то сделать. Я постоянно об этом думаю, здесь вы попали прямо в точку.

Фото: Александр Сосновский

— Какое самое яркое воспоминание тех лет не дает покоя?

— Если мы говорим о травматичных воспоминаниях — конечно же, это смерть Димы Чернявского. Это новость, которая всех просто морально убила. Речь идет не просто о смерти человека, знакомого, но и об ощущении собственного бессилия, собственной вины, собственной ответственности. Мы тогда ощущали, будто лично убили человека. Ведь в наш адрес от проукраинского сообщества сыпались такие обвинения: зачем вы позвали людей, зачем вы их собрали? там же было опасно! И ты думаешь: б*я, как?! В смысле?! Просто сидеть?

Когда убивали, это было самое жуткое. Казалось бы, — ты только что переписывался с этим человеком, и тут такое… Конечно, похороны, родители убитых — это было жутко. Было ощущение личного фейла, который стоил жизни, бессилия и невозможности что-то поменять.

Читайте также:

Виталий Портников
Три условия спасения Украины. Как вернуть Крым и Донбасс

А если брать не самый травматичный опыт, а самое яркое событие той весны — это, наверное, 4 марта. Накануне мы сделали ивент в соцсети, чтобы просто собрать друзей с украинскими флагами, сказать свое слово. Я тогда думала: пусть нас будет мало, но мы все равно покажем свою позицию, нельзя же сидеть дома. И вот я приезжаю, смотрю — стоит толпа из тысячи человек, полная площадь. У меня в голове: в смысле? это мы сделали? так можно вообще, это реально? Это самое бесценное чувство.

Тогда я родилась как активистка, ведь до этого я называла себя пассивисткой. Я поняла, что ты можешь что-то изменить, можешь резонировать с другими людьми; что между вами есть что-то большое, общее, которое объединяет. Среди нас ведь были и правые, и левые, и ультрас, и интеллигенция. Все! И между нами было нечто общее, за что стоило бороться.